Так в 1840 году иронично назвал свой рисунок известный художник П. А. Федотов, бывший в то время офицером лейб-гвардии Финляндского полка. Он изобразил момент, когда полковой командир генерал-майор Вяткин распекал молодого офицера, командира залегшей в поле цепи застрельщиков. Каламбурная игра двумя значениями слова «брань» (битва и ругань) юмористически сопоставляет село Красное вблизи Смоленска, где Кутузов разбил отступающую наполеоновскую армию в 1812 году, и Красное Село под Петербургом, где русская гвардия совершала свои ежегодные учения в мирное время. 

При Николае I красносельские маневры, ставшие уже непременным элементом службы, носили характерный отпечаток своей эпохи. 

После череды тяжелых испытаний, пройденных русской армией, и особенно гвардией, в первые годы царствования, - восстания декабристов, холерных бунтов, персидской, турецкой и польской кампаний, - жизнь входила в мирное русло. Из польского похода 1831 года гвардейцы возвращались, закаленные в боях, овеянные славой, на их мундирах заблестели медали и кресты за недавние победы. Гвардейский корпус был переформирован и еще больше усилился за счет полков, переведенных из Варшавы в Петербург и его окрестности. Огромное и могучее воинское объединение, состоявшее из отборных, идеально вымуштрованных солдат и офицеров, насчитывало уже три дивизии пехоты по четыре полка, три дивизии кавалерии по четыре полка, три пеших артиллерийских бригады, конную артиллерию и несколько отдельных батальонов и дивизионов, общим числом около 60 000 человек. 

Каждое лето все эти лучшие силы Российской империи стройными колоннами двигались из Петербурга, Царского Села, Петергофа, Гатчины, из ближайших деревень и неблизкого Новгорода в лагеря под Красным Селом, где должны были создавать боевую обстановку, маневрировать батальонами, полками, бригадами, дивизиями, наступать, отступать и снова наступать друг на друга, готовясь к будущим боям и демонстрируя государю свою преданность и выучку. 

Гвардейские полки в установленной для них очередности прибывали на одни и те же отведенные им места и ставили палатки. Белые полотняные палатки выстраивались ровными рядами, образуя подобие улиц, а весь лагерь, наполненный огромным войском, оживленный передвижениями караульных отрядов, скачущих адъютантов, команд, идущих за дровами или за водой, звуками барабанов и флейт, разговорами и прибаутками вокруг артельного котла, напоминал целый город. Недаром в солдатской песне «Взвейтесь, соколы, орлами» говорилось: 

Лагерь - город полотняный, 
Морем улицы шумят. 
Позолотою румяной 
Церкви маковки горят. 

В николаевскую эпоху в русской армии царила легендарно суровая дисциплина, которая считалась главным условием порядка и безопасности государства, позволяла императору надеяться на беспрекословное подчинение, верность долгу и присяге, непоколебимую стойкость и самопожертвование своих войск. Когда под Красным Селом Николай I объезжал полки, радость офицеров и нижних чинов была неподдельной. Русский солдат - в большинстве своем серьезный, послушный и набожный - был по своей природе монархистом. Для него не было на земле никого выше царя. Служба в гвардии была самой почетной, но и самой сложной. Здесь, на виду у императора, было больше шагистики и ружейных приемов, строже требования к форменной одежде, жестче регламентация всех служебных мелочей. Зато царь был здесь не абстрактным понятием, а реальным, зримым земным отцом, который мог запросто поговорить с любым из солдат, расспросить о его нуждах, особенно при посещении своих любимых частей: лейб-гвардии Преображенского и лейб-гвардии Конного полков, лейб-гвардии Саперного батальона. Но в остальное время между солдатом и царем стояли унтер-офицеры, фельдфебели, ротные, батальонные, полковые командиры, дивизионные начальники и, наконец, грозный командир Гвардейского корпуса великий князь Михаил Павлович, младший брат Николая I, преданный ему всей душой. 

Великий князь запомнился современникам как доскональный знаток строевых и ружейных приемов, строгий, требовательный и придирчивый начальник, не признававший в жизни ничего, кроме военной службы, свирепый в гневе, подчас жестокий, но отходчивый человек с чувством юмора, который ценил смелую шутку и честное признание. Солдаты и офицеры побаивались его, но уважали за справедливость, отзывчивость и отеческую заботу. Когда Михаил Павлович посещал стоявшие лагерем полки, люди сбегались к нему ото всех палаток и шапки летели вверх. П. А. Федотов, запечатлевший одну из таких встреч во время лагерей 1837 года, описывал ее затем в автобиографии: 

«Великий князь Михаил Павлович, облегченный от тяжелой болезни, возвратился тогда из-за границы и обходил лагерь своих любимцев-гвардейцев буквально без церемонии, по-отечески. Нестройными, но живописными группами толпились вокруг него гвардейцы, лезли на пирамиды, на плечи товарищей, чтоб увидеть в лицо своего отца-командира; добродушное ура, шапки в воздухе, давка, беготня - сюжет славный задел на первом порыве художника, и он его с терпением воплотил в лицах»1. 

Лагерная служба гвардии в 1830-1840-х годах была, в общем, довольно утомительна. Постепенное усиление нагрузки и нарастание усталости солдат и офицеров вследствие служебного рвения начальства описывает в своих воспоминаниях офицер лейб-гвардии Преображенского полка князь Н. К. Имеретинский: 

«Вначале оно было еще сносно; занимались устройством лагеря, праздновались царские объезды, потом начинались ротные, батальонные и полковые учения. Все это продолжалось час или два и было еще посильным бременем. Но в конце июня начинались на военном поле дивизионные 12-рядные учения и потом дивизионные линейные учения (в полном числе рядов) «с порохом и артиллериею», как говорили в приказах, то есть стрельба производилась холостыми зарядами. Если, например, учение было назначено в 7 часов утра, то людей будили в 4 часа, а к пяти были уже готовы на линейках. Этим начиналось утро, крайне тягостное для солдат, которых начинали будить гораздо помянутых часов, предписанных приказом. Конечно, не менее тягостно было утро для офицеров»2. 

Из года в год под Красным Селом войска на маневрах совершали одни и те же передвижения по одной и той же местности. Офицер гвардейской конной артиллерии Г. Д. Щербачев вспоминал, что когда забывал нужное направление, то отдавал своей батарее команду к повороту только после того, как старый фейерверкер (артиллерийский унтер-офицер), ехавший впереди, привычно повернет свою лошадь в нужном направлении, как делал это уже не один десяток лет. 

Два старинных, самых престижных полка гвардейской пехоты - Преображенский и Семеновский, составлявших Петровскую бригаду, укомплектованные самыми лучшими, рослыми, сильными, красивыми солдатами, самыми знатными и родовитыми офицерами, во всех войнах первой трети XIX века были неприкосновенным резервом. Их как телохранителей императора и украшение всей русской армии ставили подальше от вражеского огня и берегли для последнего решающего удара или для торжественного вступления в города, с идеальной выправкой, в непотрепанном виде и в полном комплекте людей. Петровская бригада заслужила это право своими подвигами в годы Северной войны 1700-1721 годов. На красносельских маневрах, как на репетиции возможных будущих войн, эта традиция продолжалась и при Николае I. Князь Имеретинский писал: 

«Преображенский полк на всех маневрах всегда почти ходил в глубоком резерве. Зато в последний день он выступал в роли священной фаланги, решающей участь войны, и производил эффектную, сомкнутую атаку»3. 

Русский солдат на походе всегда шел с песней, которая подбадривала, прогоняла усталость, облегчала тяжесть амуниции, жару или, наоборот, холод. В каждом батальоне был свой слаженный хор песенников. По команде «Песенники, вперед» эти солдаты выбегали из своих рот, обгоняли идущий батальон, выстраивались перед ним и заводили лихую песню, подыгрывая себе ложками и бубном. Особую категорию составляли плясуны, которые всю дорогу плясали вприсядку. Свои ружья они отдавали песенникам, и тем приходилось нести на плече по два ружья. Однако некоторые умудрялись плясать даже с ружьем, не говоря уже о прочих предметах: ранец, пристегнутая к ранцу скатка шинели, патронная сума и тесак. Самые отчаянные и выносливые могли проплясать целый поход. 

П. А. Федотов, который был не только художником, но и поэтом, изображает в стихах грозное неспешное движение пехоты под Красным Селом: 

Вот идут, идут, идут, 
Ровным шагом землю бьют, 
Поле чистое трясется. 
Эхо близких рощ и гор 
Вторит музык стройный хор. 
Сквозь аккорды крик несется: 
«Рад...стараться, ваше...ство!» 
И на лицах торжество4. 

Очень эффектно смотрелись кавалерийские атаки со сверкавшими на солнце клинками сабель и развевавшимися по ветру цветными флюгерами пик. На полях под Красным Селом яркими массами проносились красные, расшитые шнурами доломаны и ментики гусар, красные куртки казаков, синие мундиры улан - легкая кавалерия изображала рекогносцировки, бои на марше, обходные маневры, глубокие рейды по тылам противника. Драгуны и конногренадеры своими темно-зелеными, почти черными мундирами напоминали пехоту. Николай I пытался возродить их старинное предназначение - действовать и в конном, и в пешем строю. Тяжелую кавалерию составляли любимые императором кирасиры - высокие, сильные люди в касках, белых мундирах, медных или железных кирасах - доспехах, защищавших грудь и спину, с длинными тяжелыми палашами, на огромных могучих лошадях. Как и в середине XVIII и в начале XIX века, они атаковали сомкнутым строем, сплошной металлической стеной и представляли собой грозное и внушительное зрелище. Масти лошадей при Николае I были подобраны по полкам, например у кавалергардов все лошади гнедые, у конногвардейцев вороные, у кирасир его величества рыжие, у кирасир наследника караковые, у конногренадер вороные, у лейб-улан рыжие и так далее. Подобрать для каждого полка около 1000 одномастных лошадей было непросто, но стройная единообразная картина стоила того. 

Кирасиры, самая элитная при Николае I кавалерия, отборные люди на отборных лошадях, были предметом не только восхищения и зависти, но и добродушных насмешек со стороны солдат других полков. Кирасир называли «дологаями» или «талагаями». Если кирасирский полк скакал вдоль оврага, то случалось, что берег осыпался и крайние с фланга всадники обрушивались вниз. Конноартиллерист Г. Д. Щербачев писал, что на каждых маневрах видел на дне злополучного оврага одного или нескольких кирасир с лошадьми, ожидавших помощи. шяжесть амуниции и лошадей не позволяла им выбраться наверх самостоятельно. 

Движение больших масс кавалерии в летнюю жару поднимало тучи пыли, которая покрывала лица, делая их неузнаваемыми. Офицер лейб-кирасирского полка князь А. М. Дондуков-Корсаков вспоминал, как это обстоятельство помогло полковому командиру Арапову ввести в заблуждение самого императора: 

«Я испытал даже на себе, до какой степени дерзость обмана начальства доходила в то время. Это было в лагере в Красном Селе; я ездил очень хорошо и считался ординарческим офицером; когда я отъездил свою очередь за ординарца от 1-го эскадрона, в котором служил, Арапов на следующем разводе просил меня опять ехать за ординарца от 3-го эскадрона на его лошади, несовершенно выезженной... Я отъездил чрезвычайно удачно, и государь Николай Павлович, когда я с ним поравнялся, скомандовал «стой», похвалил мою ездку и посадку и спросил у Арапова, как фамилия. Тот, не смущаясь, ответил: «3-го эскадрона поручик Сосновский». Ветер был весьма сильный и все мы покрыты густою черною пылью, но что бы было, если бы покойный государь узнал правду!»5 

Если в начале XIX века войска выходили на сражение в парадной форме, то при Николае I эта форма была оставлена только для парадов и для службы в городе, а на войне и на маневрах одевались по-походному. На кивера, сняв с них султаны, надевали чехлы, мундиры застегивали так, чтобы цветные лацканы были закрыты, гвардейская кавалерия меняла чакчиры с цветными лампасами и кирасирские лосины и ботфорты на простые серо-синие рейтузы. В то время все это делалось не столько ради того, чтобы выглядеть незаметными, сколько ради сбережения дорогостоящих мундирных вещей. Но все равно мундир оставался красивым и щегольским, с яркой, чаще всего красной, отделкой, блестящими пуговицами, широкими белыми ремнями; пехоте полагались белые летние панталоны, офицерское обмундирование блистало золотом или серебром. шолько легкая пехота, егеря, имела, по традиции, более скромные мундиры с меньшим количеством цветных деталей и с черными ремнями. (Это нельзя рассматривать как признак отсталости русской армии - военная форма ведущих европейских стран того времени была такой же или еще более яркой). В эпоху господства линейной тактики и гладкоствольных ружей, бивших на 100 шагов, главная забота в бою состояла в том, чтобы идти в ногу и держать равнение. Впереди рассыпалась цепь застрельщиков, которая могла применяться к местности, залегать, поодиночке вести прицельный огонь, но главные силы наступали ровными рядами, как на параде, по команде заряжали ружья, по команде прицеливались и стреляли залпами. Победоносная польская кампания 1831 года стала как бы последним отголоском наполеоновских войн, ушедших в прошлое. Надвигались войны совсем другие, не похожие на красносельские маневры. Россия не стояла на месте, примерно каждые 5-6 лет ружья в гвардии, а затем и в армии переделывались по новому, более современному образцу, в командах застрельщиков гвардейской легкой пехоты уже было нарезное оружие - штуцера. Но в общем и целом господствовала рутина, генералы почивали на лаврах, уверенные в непобедимости русского солдата, и под Красным Селом ничего не менялось. Офицер-преображенец Г. П. Самсонов писал: 

«Ружейным приемам не было конца, а отчетливость в них требовалась баснословная. Скомандуют "кладсь" и целые 1/4 часа проверяют, ровно ли держится всеми ружье. шолько и слышишь: во второй шеренге четвертый подыми ружье! В третьей шеренге первый опусти! и т.д. Вообще ружье тогда назначалось больше для приемов, нежели для стрельбы, и, как штык, оно было хорошо, как и теперь, но, как огнестрельное оружие, не годилось никуда. Правда, блестели ружья у всех великолепно, ибо чистились сплошь наждаком»6. 

Речь идет о наружной чистке ствола и других металлических деталей ружья для придания им блеска. О том, как ствол изнутри прочищался от нагара после холостой стрельбы и как добивались отчетливого бряцания при ружейных приемах, вспоминал А. М. Дондуков-Корсаков: 

«...Кремневое тогдашнее ружье до того чистилось песком и кирпичом, что положительно теряло всякую верность в стрельбе; гайки, укреплявшие ствол к ложу, пригонялись как можно свободнее, чтобы приемы были темписты. Пригонка ранцев крестообразно через грудь, белая амуниция, требующая постоянной чистки, наконец, узкая пригонка мундиров, безобразные, тяжелые головные уборы - все это крайне стесняло и утомляло солдата во вред его здоровью»7. 

Как тут не вспомнить лесковского левшу с его знаменитыми словами: «Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся». 

Безобразными, тяжелыми головными уборами Дондуков называет кивера. Об эстетической стороне можно поспорить, но действительно, николаевский кивер образца 1828 года был очень высоким и увесистым. Когда гвардия, выступая в Красное Село, обтягивала кивера чехлами из черной клеенки, офицеры, чтобы облегчить себе жизнь, надевали заказанные для таких случаев клеенчатые кивера, которые снаружи выглядели как настоящие. В 1844 году кивера в войсках, начиная с гвардии, были заменены касками из твердой лакированной черной кожи, с металлической отделкой. Появление касок было единодушно одобрено солдатами и офицерами: каски оказались удобнее, практичнее и надежнее киверов, они гораздо меньше отягощали голову и шею, имели элегантный и воинственный вид, лучше защищали от сабельных ударов. 

Одна из таких касок под Красным Селом спасла жизнь солдату, невольно ставшему главным героем скандального, из ряда вон выходящего происшествия. Каждый год маневры заканчивались имитацией генерального сражения. Не дожидаясь сближения противников, атакующей стороне давали отбой. Однако на маневрах 1850 года батальон лейб-гвардии Преображенского полка не успели остановить. Участник этого события князь Н. К. Имеретинский писал: 

«.Если уже противник изображался живыми людьми, следовало рассчитать, когда начать атаку и когда остановить ее. Это сделано не было и сошлись буквально лицом к лицу с батальоном лейб-гвардии Финляндского полка, стоявшим неподвижно на месте. Солдаты, разгоряченные наступлением, не на шутку сцепились с противником; послышались зловещий визгливый стук штыков и клинков и крики офицеров, через силу разнимавших расходившихся солдат. Среди этой суматохи вдруг раздался вблизи конский топот и всем знакомый звонкий все заглушающий голос царя. Он поспешно скакал к нам с своей огромною свитою, где находилось множество иностранцев. Лошадь государя отшатнулась было от шумящей толпы, но он дал ей шпоры и сам первый втиснулся в середину схватки. Никогда не забуду лица государя в эту минуту. Оно так исказилось гневом, что стало неузнаваемым. Он пожелтел, глаза налились кровью и сверкали, нижняя губа и подбородок выдвинулись вперед и судорожно дрожали. "Что вы делаете, - грозно кричал император, с трудом протискиваясь и беспрестанно вонзая шпоры в бока оторопелой лошади. - Своих братьев резать хотите что ли? Назад, олухи, угорелые кошки!". 

Солдаты передних рядов поспешно подались назад, но, встреченные напором остальной, толкавшейся за ними массы, опять хлынули под ноги царского коня. Государь принял это за колебание исполнить приказ и совершенно вышел из себя. 

- Назад. говорю я вам, - крикнул он изменившимся от гнева, но твердым и громким голосом, - первому, кто выскочит вперед - расколю голову. 

С этими словами государь выдернул саблю, но на этот раз толпа, пораженная ужасом, отхлынула назад всею массою, но к несчастию, один ефрейтор из 4-го взвода, как впоследствии оказалось, самый смирный, трезвый и отличнейший солдат, был в эту минуту стиснут смятенными товарищами и буквально выброшен или выдавлен ими перед колонну. Император с размаху резанул его по каске саблею, но в это время офицеры уже овладели оцепеневшими от ужаса батальонами, успели раздвинуть их и устроить порядок. Пораженный государем солдат спешил спрятаться в ряды; он остался невредимым, спасенный шишаком каски; шишак этот оканчивался четырьмя бронзовыми лапками, лежавшими крестообразно на кожаном колпаке каски. Царская сабля ударила по передней лапке, разрубила ее, но, к счастью, не совершенно, потому что лапка выгнулась и вдавилась в колпак, так что удар, ослабленный движением бронзы и кожи, не дошел до головы. После этой страшной минуты государь, немного успокоившись, отъехал на несколько шагов, медленно вложил саблю в ножны, потом вдруг быстро вернулся к батальону и проговорил уже совершенно спокойным голосом: 

- Кого из преображенцев я ударил - выйди вперед. 

Все машинально и хором зашептали: "Выйди вперед, кого государь ударил". 

Но солдат уже давно вышел вперед. Государь смотрел на него пристально. 

- Хорош... хорош... - проговорил император, возвышая голос с гневною ирониею. Но, видя кроткое и добродушное лицо солдата, спросил тихо и с участием: 

- Что, я тебя больно ушиб? 

- Никак нет, ваше величество, - отвечал ободренный ефрейтор. Государь бросил недоверчивый взгляд и подъехал к нему ближе. 

- Точно ли правду говоришь? 

- Точно так, ваше величество. 

Но в это время государь уже успел осмотреть каску и уверился, что удар действительно был безвредный. Едва успел он отъехать, как все начальники налетели козырем на несчастный наш батальон. Начались розыски и распекания»8. 

Последняя фраза напоминает о том, с какой яростью строевое и штабное начальство набрасывалось в те времена на подчиненных в случае служебных упущений. Дивизионные генералы гневно выговаривали полковым командирам, те устраивали разнос своим офицерам, особенно молодым, а усердные фельдфебели и унтер-офицеры обрушивались на рядовых. Самых свирепых унтеров в николаевские времена иронично называли «дантистами». Некоторые офицеры, особенно немцы, тоже не брезговали рукоприкладством. В 1844 году командиром гвардейской пехоты вместо генерала Арбузова был назначен наследник цесаревич Александр Николаевич, уже тогда отличавшийся гуманными взглядами, и это, как отмечал офицер лейб-гвардии Егерского полка П. А. Степанов, положительно отразилось на жизни красносельского лагеря: 

«После большого парада, бывшего в этом году в начале лагеря, начались обычные посещения на военное поле. Заметно стало радикальное изменение в обращении начальников с войсками. Прежде постоянно раздавались крики, вопли, сильная брань, иногда перемешанная с выражениями, неудобными для печати. Теперь все тихо; замечания делаются спокойно, непечатных слов вовсе не слышно и не раздается действовавший на нервы пискливый голос бывшего начальника пехоты»9. 

В 1849 году, после смерти великого князя Михаила Павловича, наследник стал командиром всего Гвардейского корпуса. По материалам полковых историй, грубое обращение и неофициальное (помимо телесных наказаний) битье солдат имели место и в те годы. Лейб-егерь Степанов отчасти польстил императору Александру II, в царствование которого издавались эти мемуары. 

Барабанными сигналами, по которым начинался и завершался день в лагере, были утренняя и вечерняя зори с общим построением и молитвой. После вечерней зари нижние чины, наконец, освобождались от тесных мундиров и тяжелой амуниции и надевали поверх рубах шинели. шогдашняя шинель в любое время года служила солдату и походной, и нестроевой, и выходной одеждой. Офицеры, свободные от дежурств, отдыхали от дневной жары и служебных забот у своих палаток. Сидя на привезенных в лагерь диванах и стульях, кто в сюртуке, кто в домашнем халате, покуривая трубки на длинных чубуках или сигары, беседовали о службе, о вакансиях, хвалились любовными похождениями, обсуждали залетевшие в полк новости высшего света. Уже в 1830-1840-е годы около офицеров стали появляться торговцы всевозможной снедью и напитками, смекнувшие, что здесь их ждет большая выгода. 

Ходить по лагерю можно было только одетым по форме, разгуливать в халате запрещалось. Кавалергарды вспоминали, что служивший в их полку убийца Пушкина Дантес, презирая русский язык, порядки и дисциплину, получал взыскания за то, что «на линейку бивака, вопреки приказанию офицерам не выходить иначе, как в колетах или сюртуках, выходил в шлафоре, имея шинель внакидку»10. 

Известный шутник и острослов, офицер лейб-гвардии Московского полка К. А. Булгаков оставил о себе память своими шалостями, в том числе и в Красном Селе. Однажды великий князь Михаил Павлович увидел Булгакова кутящим в ресторане за несколько верст от лагеря, хотя тот был дежурным по полку. Разгневанный великий князь крикнул своему кучеру: «В лагерь, живо, к Московскому полку!» Лошади мигом домчали, и Михаил Павлович тут же велел созвать всех дежурных по полкам. В их числе явился и Булгаков. Пораженный великий князь отозвал его в сторону и сказал: «Даю тебе слово, Булгаков, что тебе ничего не будет, если скажешь, как тебе это удалось». - «Самым простым образом, ваше высочество. Вы сами довезли меня в вашей коляске, только на запятках». 

С начала 1830-х годов время пребывания Гвардейского корпуса в лагерях было увеличено с одного до полутора месяцев, с 1840-х годов - до двух месяцев. По возвращении полков в свои казармы наступало относительное затишье. Солдатам давался отдых от занятий, чем лучше показал себя полк, тем длиннее, до 10 дней. Многие офицеры в конце лета уезжали в отпуска. В 1849 году гвардия сходила в Венгерский поход, где ей не пришлось принять участия в боях, с 1853 по 1856 год продлилась Крымская война, показавшая храбрость русского солдата и недостатки системы. Реформы нового царствования многое изменили в армии, начиная, как всегда, с гвардии, что отразилось и на красносельских маневрах. «Брань под Красным» приобрела черты нового времени. 

1 Павел Федотов. Каталог. СПб., 1993. № 56. 
2 Гулевич С. А. История Л-гв Финляндского полка. СПб., 1906. Т. 2.С. 202. 
3 Там же. Т. 2. С. 206. 
4 Там же. Т. 4. С. 215. 
5 Дондуков-Корсаков А. М. Мои воспоминания. Стар. и нов. СПб., 1902. Кн. 5. С. 186. 
6 Самсонов Г. П. Из записок старослужившего // Рус. старина. 1901. Дек. С. 932. 
7 Дондуков-Корсаков А. М. Указ. соч. С. 184. 
8 Гулевич С. А. Указ. соч. Т. 2. С. 207-208. 
9 Степанов П. А. 25 лет в Л-гв Егерском полку // Воен. сб. 1878. № 2. С. 345. 
10 Панчулидзев С. А. Сборник биографий кавалергардов. СПб., 1906. Т. 4. С. 77. 

Автор: Малышев С.А. 

Источник: http://krasnosel.info/books/history_spb_18.pdf